Пифагорейская философия любви

Источник: С. А. Жаринов. Эрос и Агапэ: античная и средневековая философия любви: монография. – Тюмень: ТИУ, 2019. – С. 15-18.

Пифагорейцы: математика пола

Философская рефлексия на тему любви, или, точнее, на тему мифологии любви, появляется у досократиков. До Платона сложно говорить о полноценных теориях, тем более, учитывая, что сохранились только фрагменты Пифагора, Эмпедокла, Парменида и Гераклита, но лишь о некоторых интуициях, которые получат свое развитие в последующей философии любви. В целом можно утверждать, что интерпретация любви разворачивается в основном в контексте космологии, причем доминирующей тенденцией является монизм. В эросе видят единящую и гармонизирующую все сущее силу, где гармония видится как единство подобий, а в пределе как тождество. Исключением является Гераклит, полагающий принцип различия в основу самой онтологии.

Содержание учения самого Пифагора достоверно неизвестно, поэтому мы будем говорить о пифагорействе вообще. Пифагорейцы высоко ценили дружбу (φιλία), поэтому в историю вошло понятие «пифагорейская дружба» как пример преданных и доверительных отношений между людьми. Согласно преданию Ямвлиха, Пифагор, подобно учению Эмпедокла о любви (φιλότης) и вражде, видел в филии космический принцип связи и согласия всевозможного рода, примиряющий противоборствующие силы: между людьми и богами, между душой и телом, между разумной и неразумной душой, между частями организма, между мужем и женой и в семье в целом, между людьми и народами[1]. Дружба у пифагорейцев помещена в контекст их учения о числовой и музыкальной гармонии, что будет иметь важное значение в последующей философии любви. Лад, или гармония (ἁρμονία), есть самое прекрасное, она именуется добродетелью наряду со здоровьем, всяким благом и Богом[2]. Дружба есть гармония, которая понимается как равенство: «дружба есть равенство», или «равенство ладов»[3]. Отзвук пифагоровского учения о гармонии мы также обнаруживаем у Платона в «Пире», где Эриксимах говорит о любви как космической силе, которая гармонизирует противоположные начала в природе и человеке, а также в различных «искусствах» (жертвоприношении, врачевании, мантике, музыке). Если говорить о музыкальных интервалах, то наилучшим созвучием (συμφωνία), консонансом, или «дружбой» звуков, признавался унисон (1:1), т.е. сочетание совершенно равных звуков. Здесь происходит полное слияние. Поэтому и друзья дружат лишь постольку, поскольку подобны друг другу. Друг – это другой я сам, «это второй я» (Порфирий. Жизнь Пифагора, 33)[4]. Дружба, таким образом, укореняется в себялюбии, т.к. Другой является моим другом лишь постольку, поскольку является моим отражением. Этот подход будет развит подробно Аристотелем в «Никомаховой этике». Совершенная дружба – унисон, где сливаются два Я. В исследовании об интервалах М. Мерсенн в духе пифагорейцев уподобляет унисон любви через понятие добродетели: поскольку унисон «представляет собой добродетель и все сокровища божества, можно сказать, что вся музыка является почти что ничем другим, как унисоном, так же как все добродетели являются ничем другим, как любовью, а, следовательно, любовь и унисон схожи»[5]. Если же мы имеем дело с различающимися по высоте звуками, то здесь наиболее совершенной является октава (2:1). Однако и она есть сочетание двух одинаковых нот, отличающихся лишь высотой, т.е., в сущности, одного и того же. Здесь различие не качественное между тонами, но лишь количественное. В октаве происходит глубокое слияние, вплоть до неразличимости. В космологии пифагорейца Филолая в восьмерке вещам становятся свойственны эрос и дружба[6]. Поскольку пифагорейство исходит из понятия тождества как высшего совершенства, соответственно, и любовь и дружба должны быть устремлены к тождеству любящих. Менее совершенным созвучием, т.к. здесь имеет место меньшая степень слияния голосов, считалась квинта (3:2), а еще дальше от совершенства – кварта (4:3). И действительно, если гармония понимается как равенство, то поскольку в квинте и кварте различие или неравенство звуков большее, нежели в октаве, они считаются недостаточно совершенными.

Обратимся к пифагорейской числовой космологии и попытаемся связать ее с темой любви. Началом всему является Единица (= монизм). Она расщепляется на противоположности («свет и тьма, холод и жар, сухость и влажность»)[7], сочетание которых по закону гармонии порождает все проявленное сущее. Пифагорейское учение о числах наметило своего рода математическую метафизику пола, согласно которой, четные числа являются мужскими, нечетные – женскими. Базовое значение имеют Единица (τό ἕν, монада) и Двоица (диада), которые можно соотнести с аристотелевскими формой и материей[8]. Первая ограничивает и определяет безграничную (ἄπειρον) и неопределенную материю (= хаос). Важно подчеркнуть, что Единица не является в строгом смысле нечетным числом, т.к. она порождает и четные, и нечетные числа, поэтому пифагорейцы ее именуют четно-нечетным числом. Поэтому «прибавленная к четному, она порождает нечетное, а к нечетному – четное»[9]. Секст Эмпирик замечает, что геометрически Единица обозначается точкой (общераспространенный символ мужского семени[10]), а Двоица – линией, которая эманирует из точки[11]. Поскольку диада-линия уже потенциально содержится в монаде-точке, можно полагать последнюю андрогином. Но это не такой андрогин, где мужское и женское равны, но «мужской андрогин», т.е. такое мужское, в котором потенциально содержится женское или в котором снято, подавленно женское. Единица – это гармония предела (четное) и беспредельного (нечетное). Но будучи именно пределом, число (монада) у пифагорейцев обретает, как выразился А.Ф. Лосев, «созидательную и творчески направляющую сущность»[12]. Единица подобна демиургу, который упорядочивает Хаос (Двоицу) до состояния Космоса. Эта функция первоначала сближает его с космогоническим Эротом орфика Ферекида (кстати, учителя Пифагора), согласно которому Зевс, намереваясь стать демиургом, превращается в Эрота.

Вернемся к первой паре чисел. Как сообщает Порфирий, Пифагор именовал Единицей и Двоицей противодействующие силы космоса, причем первая ассоциировалась со «светом, правостью, равенством, прочностью и стойкостью», тождеством, единодушием, всецелостью, а вторая – с «мраком, левизной, неравенством, зыбкостью и переменностью». Единица, «ибо причастна к первопричине», дает вещам оставаться самотождественными, а вещам, что состоят из частей – единодушие. Двоица же сообщает вещам изменчивость и делимость (Порфирий. Жизнь Пифагора, 38-39, 49-50)[13]. Кроме того, как сообщает Александр Афродис, пифагорейцы считали, что Единица есть душа или ум (нус), ибо он постоянен и начальственен, а Двоица – мнение (докса), ибо оно делится надвое и подвижно[14]. Материю, которая соотносится с Двоицей, как сообщает Аристотель, Пифагор называл «иное», «другое» (ἄλλο), поскольку она есть «нечто текучее и постоянно становящаяся иным»[15]. Отсюда, весь ряд соответствий Двоицы (женское, тьма и т.д.) выносится в сферу Другого как дисгармоничное и деструктивное. Здесь мы видим отражение общепринятой в античности (и не только) мысли об онтологическом превосходстве мужского принципа над женским, единства над множеством, тождества над различием, неизменностью над изменчивостью. Согласно Ипполиту Римскому, источником этого дуалистического взгляда на мир является зороастрийское учение, хотя в его перечислении дуальных пар присутствует очевидная примесь манихейства: «отец и мать, отец есть свет, мать – тьма, части же света суть тепло, сухость, легкость, скорость, а части тьмы – холод, влажность, тяжелость, медленность; и из них состоит весь мир – из женского и мужского (начала)»[16].

Единица, мужское начало, гармонизируя (= уподобляя) различенное и разделенное женской Двоицей бытие, выполняет функцию любви-дружбы. Следовательно, условием любви-дружбы является различие, которое, однако, нужно преодолеть через установление подобия и тождества. Согласно Филолаю, «подобное и родственное вовсе не нуждалось в гармонии, неподобное же, неродственное и различное по количеству необходимо должно было быть соединено такой гармонией, которая была бы в состоянии удержать их вместе в космосе». И еще: «Гармония вообще возникает из противоположностей. Ибо гармония есть соединение разнообразной смеси и согласие разнообразного»[17]. Следовательно, любовь (= мужское) не просто стремится гармонизировать мужское и женское, но победить, элиминировать женскую деструктивную сущность, а точнее, ассимилировать женское (Другое) в мужское (Одно). Отношения между монадой и диадой здесь не привативны («отрицательны») и не эквиполентны («равноценны»), как в манихейском дуализме, но скорее градуальны («ступенчаты»), т.к. они являются ступенями одного бытия, подобно тонам в музыкальной гамме. Интересно, что под Двоицей понимается октава, что подчеркивает нерадикальный характер различия монады и диады, мужского и женского. Эти отношения походят на умеренный дуализм гностических школ Василида и Валентина, тантрический монодуализм Шивы-Шакти и полярность инь-ян в китайской традиции. Соединение Единицы и Двоицы приводит к порождению менее совершенного бытия, изменчивого и множественного. Поэтому наш мир – это господство дихотомии, женского начала, изменчивости, материи и зла. Подлинное же совершенство – это монада без диады, или, выражаясь языком упанишад, «одного без второго» (Чхандогья-упанишада, VI, 2.1)[18], это мужское начало в полной автаркии. В этом состоянии, где Другое снято, уже нет никакого эроса и дружбы, т.к. нет той противоположности, которую требуется гармонизировать, согласовывать. Это – бесстрастный покой самотождества. В этой чисто «мужской» метафизике мы уже можем распознать предвестие учения Платона о чисто «мужском» бытии и красоте идей, учения Аристотеля о мужской автаркии и апатии мудреца, уподобленного Уму-Перводвигателю, учение стоиков и эпикурейцев об мужской атараксии и апонии.

Таким образом, у пифагорейцев мы находим двойственное понимание любви (дружбы). С одной стороны, она есть созвучие подобий и равенство, но с другой – сам процесс установления гармонии, который понимается как уподобление, что требует то, что́ следует выровнять или гармонизировать, т.е. различие и противоположность. В первом случае образом является унисон (чистое тождество), во втором – октава.

Примечания

[1] Ямвлих. О Пифагоровой жизни. – Москва: Алетейа, 2002. С. 55, 130.

[2] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – Москва: Мысль, 1979. С. 340.

[3] Там же, с. 335, 340.

[4] Там же, с. 455.

[5] Шевалье Л. История учений о гармонии. – Москва, 1931. С. 32-33.

[6] Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. – Москва: Наука, 1989. С. 434.

[7] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – Москва: Мысль, 1979. С. 338, 339.

[8] Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. – Москва: Наука, 1989. С. 473.

[9] Там же, с. 469.

[10] Он встречается, например, в индуистской тантре в качестве бинду и в каббале в форме буквы йуд.

[11] Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. – Москва: Наука, 1989. С. 478.

[12] Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. – Москва: ООО «Издательство ACT»; Харьков: Фолио, 2000. С. 288.

[13] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – Москва: Мысль, 1979. С. 456, 458.

[14] Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. – Москва: Наука, 1989. С. 469.

[15] Там же, с. 148.

[16] Ипполит Римский. О Христе и антихристе. – Санкт-Петербург: Библио-полис, 2008. С. 349.

[17] Цит. по: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. – Москва : ООО «Издательство ACT»; Харьков: Фолио, 2000. С. 289-290

[18] Упанишады. – Москва : Восточная литература, 2003. С. 221.

Семен Жаринов